АМСТЕРДАМ — РАЦИОНАЛЬНЫЙ МИР НОВОГО ВРЕМЕНИ
Богатства страны формировались не посредством войн, грабежа, захвата земель и обложения новых подданных тяжелыми налогами. Богатства формировались в основном путем созидательной деятельности. Города и народы, нуждавшиеся в товарах, которые поставляли голландцы, свободно и добровольно платили за них, тем самым способствуя росту голландских капиталов. На смену коварству, жестокости и агрессивности, которые были типичными чертами успешных людей Ренессанса, пришли совершенно иные качества — ум, расчетливость, хитрость, способность соблюдать правила игры.
Когда-то давно, приехав в Амстердам, я долго бродил по Рейксмюзеуму, где хранится знаменитый «Ночной дозор» Рембрандта, и был, честно говоря, разочарован. В нем обнаружилось не так уж много шедевров, а мне по молодости лет казалось, что знаменитая голландская школа живописи должна быть блистательно представлена именно в музее голландской столицы.
На самом деле искусство являлось в XVII веке таким же товаром, как все прочие, и экспорт картин представлял собой один из источников национального благосостояния. Шедевры скупались европейской аристократией, и ныне блестящие коллекции живописи больших и малых голландцев разбросаны по лучшим музеям мира. Однако тогда я этого еще не понимал и с грустью глядел на большое число однообразных портретов немолодых мужчин в черном.
В них не было ни той мистической силы, которой проникнут таинственный гентский агнец, ни той леденящей пронзительности, которой наделили Христа творившие в Брюгге Ханс Мемлинг и Герард Давид. Амстердамские бюргеры грустили, усмехались или просто позировали художнику, не выражая особых эмоций. Все было очень буднично, по-человечески. И вдруг до меня дошло, что никогда еще я, кажется, не видел в одном месте такого большого числа умных, приятных лиц. На них не обнаруживалось ни признаков зверства, ни признаков вырождения, столь характерных для лиц европейской аристократии, ни тупости нуворишей, недавно лишь выбившихся из грязи в князи, ни прочих малоприятных черт, которые в изобилии можно наблюдать на многочисленных портретах, разбросанных по европейским и русским музеям.
Конечно, мне могут сказать, что лица, изображенные художниками, не обязательно отражают реальные лица эпохи. Творец мог польстить заказчику, специально его приукрасив, чтоб отработать свои гульдены.
Не буду спорить. Скорее всего, это так. Но здесь-то и кроется истинный признак особенностей золотого века Голландии. Ведь каждая эпоха по-своему видела идеал и по-своему, соответственно, интерпретировала лесть. Наверное, ренессансные гуманисты стремились выглядеть на портретах интеллектуалами, но ренессансные государи, а также короли эпохи барокко хотели выглядеть сильными, грозными и даже, возможно, безжалостными. В отличие от них голландские бюргеры, похоже, культивировали ум, которым в той или иной степени действительно отличались. Голландский золотой век стал эпохой массового проникновения интеллекта в элиту — торговую, государственную, творческую. Потребность хозяйственной деятельности стимулировала работу ума и выталкивала на поверхность тех, кто мог предложить обществу что-то иное помимо грубой силы.
Голландцы превратили Амстердам в огромный склад, на который поступали разнообразные товары. Там они дожидались момента, когда купцы сумеют их реализовать по наиболее выгодным ценам. По оценке Ф. Броделя, в мощных пяти-шестиэтажных складских помещениях находились запасы зерна, равные десяти-двенадцатикратной годовой потребности самих Соединенных провинций, а также многое другое. Балтийская сельдь, восточные пряности, французское вино, английские сукна, польская или ост-индская селитра, шведская медь, табак из Мэриленда, венесуэльское какао, русская пушнина, испанская шерсть, прибалтийская пенька, левантийский шелк. Никогда раньше в истории европейской торговли в одном месте не пересекались такие разнообразные торговые потоки. Никогда раньше корабли одной маленькой страны не способны были обеспечивать транспортировку всего этого богатства по территориям, находящимся друг от друга на расстояниях в тысячи километров.
Сам внешний вид Амстердама, сформировавшегося как крупный город в XVII столетии, демонстрирует нам качественные отличия новой эпохи от той эпохи, когда, например, сформировался средневековый Брюгге. Амстердам стал одним из первых и наиболее удачных плодов европейского рационализма. В нем нет стихии былых времен со сложными перепутанными улочками, с никуда не ведущими тупичками, с переплетающимися сложным узором каналами. Этот город не Брюгге и даже не Венеция (сопоставимая с голландской столицей по масштабам). Амстердам планомерно разрастается в разные стороны из единого центра. И сама система каналов, концентрическими кругами расходящихся из этого центра, показывает, как целена-правленно отвоевывалась у природы территория, необходимая для того, чтобы вместить десятки и сотни тысяч мигрантов, оседающих здесь для обслуживания гигантских товарных потоков Нового времени.
Наш Санкт-Петербург — важнейший российский проект эпохи рационализма — представляет собой не что иное, как перенесение Амстердама на восток. Здесь точно так же расходятся концентрическими кругами от центра Мойка, Екатерининский канал, Фонтанка, Обводный. Здесь точно так же вода планомерно загнана в отведенную для нее схему. Здесь все размерено, рассчитано, разграфлено по линеечке. Считать Петербург Северной Венецией, а не восточным Амстердамом принципиально неверно. Венеция не просто выглядит по-другому. Она — дитя совсем другой эпохи. Дитя того времени, когда люди мыслили иными масштабами, иными представлениями о возможном и невозможном.
Амстердам — не только продукт рационализма. Он еще и современник барокко. В те годы, когда разрастался этот торговый город, на юге — в Риме и Неаполе — возникали безумные, рвущиеся с земли к небу проекты. Барочные храмы Италии, а позже Южной Германии и Чехии чаровали католический мир своими сложными извилистыми линиями, своим пышным декором, своими статуями святых с воздетыми к небу руками и фанатично горящими глазами.
В Голландии барокко как будто бы разом сдулось и выпустило из себя весь пар. Когда гуляешь по Амстердаму, нельзя не заметить, что аккуратно поставленные вдоль каналов дома с узкими, рационально организованными фасадами порой снабжены типичными барочными элементами. Но это напоминает попытку толстяка-бюргера влезть в узкий костюм, сшитый на дворянина с осиной талией. Костюм налицо, но вместо чувства восхищения, которое он должен был вроде бы вызывать, осталось лишь недоумение.
Барокко создавалось как элемент культуры Контрреформации, главной задачей которой было восстановление позиций католицизма, утраченных в ходе реформации. Барокко — это яркие образы Господа, святых и апостолов, вступившие в борьбу с текстом Священного Писания, которым хотели ограничиться протестанты. Барокко — это эмоции, победившие в схватке с разумом. Понятно, что использование барочного антуража для оформления домов в кальвинистском торговом городе, который с утра до вечера трудится, зарабатывает и сберегает, — это весьма странная затея. Но так велико было в XVII веке значение моды, что полностью обойти барокко оказалось невозможно даже в Амстердаме.
Впрочем, не следует думать, что этот рационалистически выстроенный город с натянутым на мускулистое тело узким барочным костюмом не имеет своего очарования. Амстердам прекрасен, поскольку вода каналов, которая его поит и кормит, для восприятия города значит гораздо больше, нежели камень стоящих на набережных зданий. Бушующая вода океанов сформировала дороги, по которым из Амстердама расходились во все стороны товары на тысячи гульденов. А затаившаяся в каналах эта же самая вода сформировала ту тихую, умиротворяющую среду, которой и прекрасен Амстердам. Он выглядит милой уютной гаванью, куда обязательно возвращаются корабли, прошедшие через штормы Атлантики и схватки с пиратами Карибского моря.
Дома и храмы этого города хороши не сами собой, а своим отражением в каналах. Отдельных шедевров архитектуры в Амстердаме практически нет. Смотреть вроде бы нечего. Но так же как по музею хочется бесконечно бродить, разглядывая приятные, умные лица, так и по самому городу хочется гулять часами, поскольку он вносит в душу умиротворение и покой.
Хотя Амстердам стал одним из идеально приспособленных для проживания в XXI веке европейских городов, он, по сути дела, представляет собой большой памятник XVII столетию — той эпохе, когда маленькая Голландия внезапно взлетела и стала образцом хозяйственного и государственного устройства для всей Европы. Уже в XVIII—XIX веках лидерство перешло к Англии, сумевшей использовать принципы свободы и защищенности собственности не только для того чтобы стать всемирным перевозчиком, но и для того, чтобы стать всемирной мастерской. А затем центр глобального рыночного хозяйства переместился в США. Мир меняется и постоянно порождает новые прорывы в будущее. Однако честь первого прорыва навсегда останется за Голландией.
* * *
Об авторе. Дмитрий Яковлевич Травин (род. в 1961 г.) — кандидат экономических наук, научный руководитель Центра исследований модернизации Европейского университета в С.-Петербурге. Автор книг: «Железный Винни-Пух и все, все, все...» (СПб., 2004), «Европейская модернизация» (в соавторстве с О. Маргания. М.; СПб., 2004), «Путинская Россия: от рассвета до отката» (СПб., 2008), «Очерки новейшей истории России. Книга I. 1985—1999» (СПб., 2010). Лауреат премии журнала «Звезда» за 1998 г. и Гран-при журналистской премии «Золотое перо» за 2003 г. Живет в С.-Петербурге.
Опубликовано в журнале "Звезда", номер 6, 2013 год
